Нередко в терапии, да и в жизни мы встречаемся с недовольными людьми. Их проявления могут быть вызывающе громкими и неделикатными, а могут быть больше похожи на брюзжание или просто фоновое недовольство, но в любом случае общение с ними не является тихим и спокойным, а всегда в той или иной мере оказывается бурным и шумным.
Приходя в терапию, такие люди, как правило, очень быстро осваиваются, занимают территорию, двигают стулья, потом с напором уточняют цену или качество услуг, выясняя, какой результат они смогут гарантированно получить.
Так, например, Таня пришла на первую встречу и почти сразу начала устраивать все под себя. Даже мое имя она изменила на свой лад, словно мы знакомы и дружим уже много лет. Ей показался слишком светлым цвет стен в моей комнате, а освещение — слишком ярким. Стул тоже оказался не очень удобным, но это было терпимо. Расстояние между нами, по ее мнению, было слишком далеким, а картины на стенах — и вовсе лишними. В остальном все было хорошо.
Она долго расспрашивала меня, можем ли мы перейти в другую комнату нашего центра, или выключить свет, или снять картины.
Такие люди, как Таня, проявляют себя очень выпукло, что ощущается почти физически — как давление, как попытка потеснить вас, вжать в стену. Все потому, что смещение действительно происходит — смещается граница нашего контакта.
Про таких людей можно сказать, что они не знают, где заканчиваются они сами, их границы, их территория и начинается другой. Для них это неясно настолько, что они распоряжаются пространством другого, как своим.
В их сознании всё так смешивается, что кажется, будто бы все те, кто находится вне их, поглощаются ими или существуют для них. Как будто люди, события, явления природы должны учитывать мнение такого человека, его желания. Даже если дождь решил начаться, когда сердитый человек выходит на улицу, то «это идиот, а не дождь, дождь-не-вовремя, дождь-назло».
Диагностировать такого рода недовольство можно по тут же нарастающему возмущению. Однако это еще не гнев, это фоновая раздражительность, которая, впрочем, появляется оттого, что собеседник, со своей стороны, пытается смягчить ситуацию, расслабить, остудить — чтобы не дать ей дойти до кипения, до того самого гнева. Ведь до некоторого момента, пока мы включаем и выключаем свет, вешаем или снимаем картины, человек не проявляет гнева, он остается лишь очень шумным, слишком слышным в своих желаниях и нежеланиях.
Но как только мы перестаем «идти на поводу», «смягчать» и «пытаться подстроиться», может произойти взрыв!
Почему так происходит? В чем настоящая причина взрыва, остается непонятным и для самого гневающегося, ведь он с детства привык так распространяться. Если мама ему давала грудь 24 часа в сутки, пытаясь всегда потакать его желаниям и избегая слова «нет» даже в моменты собственного недовольства и раздражения, то человек действительно возмущен: почему сейчас ему чего-то не дают? Это возмущение искренне и простодушно: «Как это понимать? Что значит „ты не даешь“? Как такое возможно?»
В момент решительного отказа между ребенком и миром внезапно появляются границы: мир вдруг определенно, без манипуляций, а просто в силу своего присутствия создает стену. Он как бы говорит ребенку: «Нет — значит, нет», грудь действительно не дадут, дверь и вправду будет закрыта. Если сказано: «Нет, ты не получишь это печенье», — значит, ты его не получишь.
Но если ситуация размыта и, мало того, требующий почти наверняка получит то, чего требует, то как ребенку понять, где граница? Как ему знать, что можно, а что нельзя? Что допустимо, а что нет?
Он плывет в этих вопросах, и ему странно, что кто-то не то что отказал ему, а даже просто отвел глаза вместо положительного ответа. Ему странно видеть просто молчащего — это раздражает, уже это воспринимается как столкновение.
Рассматривая подобную ситуацию целостно, замечаешь, что гнев не принадлежит исключительно одному человеку; гнев, как и другие эмоции, — это свойство контакта. Эта раздраженность присутствует с обеих сторон, между двумя, и еще неизвестно, кто из них больше раздражен. Скорее, именно молчащий раздраженнее, в смысле сильнее потерт, измучен, подвинут, сжат, и эта пружина уже начинает распрямляться.
Такой импульс к распрямлению, расширению — как искра: она может ускорить процесс взаимодействия, перевести его из первой фазы — ориентации, когда мы устанавливаем друг с другом связь, когда мы разбираемся в том, что важно сейчас в отношениях, в чем мы нуждаемся и что хотим дать другому, в следующую фазу — фазу действия, где нам приходится контактировать наугад, действовать не сориентировавшись. В этой ситуации, когда совсем не хватает времени для соприкосновения и взаимоузнавания, конфликт происходит очень быстро. Мы еще не успели связаться, а вынуждены уже оттолкнуться друг от друга — в этом обоюдная сложность. Еще сложнее в ситуации терапии: если мы не дадим себе времени распознать, о чем идет речь, не сможем увидеть ситуацию целостно, отойти немножко и увидеть, что человек не ориентируется в происходящем, то мы будем очень быстро спровоцированы. Это не обязывает нас во что бы то ни стало уйти от конфронтации — наоборот, скорее подготавливает к ней. Но она ни в коем случае — особенно в терапии — не должна быть слишком реактивной, резкой, возмущенной: «Отчего ты так себя ведешь? Так себя не проявляют!»
Важно помнить: терапевтическая задача значительно отличается от задач воспитания.
В терапии нужно найти какой-то промежуток, физический и временной, между мощным импульсом, захватывающим нас приглашением клиента и нашим гораздо более плавным откликом. Если мы не найдем какую-то пластичность, то получится не со-прикосновение, а внедрение и ответный удар.
Вернемся к житейской ситуации (для примера): как говорить с ребенком в ответ на его беззаботное вторжение, когда он врывается, будучи предупрежденным, что сейчас не время, мама занята обсуждением важного вопроса или делом, которое нельзя прервать? Реакция должна быть определенной и твердой: «Нет. Нельзя входить. Не сейчас. Выйди». Такое родительское присутствие, твердая и категоричная позиция дает четкую разметку правил и границ; это запрет, но он отличается от удара. А если сказать: «Ты не понимаешь, что ли, мы работаем, мы ушли, мы закрыли дверь? Ты не понимаешь? Как тебе еще это объяснить?» — это будет как раз удар.
Можно подумать, что второй монолог звучит более мягко, щадяще, ведь в нем содержится объяснение, а в первом — лишь констатация («Нет. Не сейчас. Не будет»). Но ребенку необходимы такие элементы воспитания, ребенок должен понимать, что бывает просто нет, как стена, которая совершенно однозначно не даст сквозь себя пройти, как твердая рука, которая может остановить и сделать тем самым неприятно, ведь движение вперед прекратится, но и приятно в то же время. Это как почувствовать другого, как понять, что я не один, как ощутить свои границы реальными, как на опыте узнать, что здесь кончаюсь я и начинается другой.
В этом как раз и проблема, что люди, не узнавшие и не постигшие в своем опыте такой ясный запрет, никак не могут его нащупать в дальнейшей жизни. Они страдают от недостатка ясности. Но это не значит, что они эту ясность не ищут в отношениях. Наоборот, их чувствительность развивается гораздо более сложным образом.
Настолько же быстро, как до нас доходит их раздраженность, и мы ее моментально считываем, так же и они тоже считывают мгновенно какую-то нестыковку, но что это за нестыковка — разобраться не могут.
Наш диалог с Таней ярко это демонстрирует. Мы обсуждали возможности перехода в другую комнату или изменения освещения в этой. В какой-то момент Таня предложила: «Я знаю, как это изменить, я в следующий раз принесу свои лампочки, потому что у них более теплый оттенок, и поменяю их в люстре, а еще можно плафоны частично завесить тканью, будет не так ярко… У тебя есть стремянка?»
Я, честно говоря, была ошарашена такой скоростью предложений и не могла вымолвить ни слова. На секунду представила себе весь этот процесс замены лампочек в моей комнате, укутанные плафоны… Мне стало как-то не по себе…
А между тем разговор с Таниной стороны продолжался и перешел уже в другое русло, поскольку вопрос со светом воспринимался как уже решенный. И вот Таня спрашивает о чем-то уже совсем другом, и я даже что-то ей отвечаю… И вдруг она говорит:
— Мне как-то не по себе, как будто я что-то не то сделала. Но я не пойму, что случилось. Ты вроде бы мне отвечаешь, но что-то не так…
В этот момент я возвращаюсь к ситуации с лампочками, и для нас обеих открывается возможность очень внимательно ее обсудить.
В этом коротком примере отчетливо становится заметной гиперчувствительность таких гневных, как Таня, людей. Ведь нам обычно очень видна их вторгающаяся сторона, их танковое движение в нашу сторону и, как правило, очень слабо заметна их чувствительность, их внимательность в другой момент контакта.
В такие моменты наступает понимание, что они тоже ищут встречи, баланса в отношениях, но не знают, как им теперь его найти, потому что они настолько потеряны в своих возможностях. Им не сказали: стоп, остановись, а сказали что-то другое, что они не смогли понять, и теперь они вынуждены останавливаться по каким-то вторичным законам.
Именно так и выглядит вторичное приспособление, когда по отношению к таким людям уже есть накопившееся неудовольствие, это уже даже не гнев, не интенсивная реакция, а именно накопившееся отвержение в форме отвращения или обиды, объемное и весомое, и воспринимать такое отвержение болезненно, но также и неожиданно, потому что совершенно из ниоткуда появляется для них эта обида, никак не связанная с их действиями.
Теперь, для того чтобы связать воедино их действия и реакцию окружающих, им нужны пояснения, расшифровка. Задачей в работе с гневными людьми является возвращение границы контакта на середину, между партнерами. А способы, которыми мы пользуемся, самые что ни на есть контактные — очень большая степень ясности и возможность диалога на каждом отрезке нарушенных границ, при каждой попытке внедрения.
До этого мы говорили о людях, для которых гнев является их родной стихией, чем-то самим собой разумеющимся. Но большинство наших клиентов находятся в плену совсем другой крайности. Например, Олеся — красивая, изысканная женщина, мать троих детей. Она говорит много, умно, но с недовольством и сарказмом. Речь идет о ее муже.
Заметим сразу, что говорит она об этом лишь мне и подругам, но не ему, в отличие от Тани, чье недовольство выходит наружу там же, где и появляется. Танина неудовлетворенность претенциозна и безгранична, потому неконтактна. Таня та, кто подвигает до бескрая, а Олеся — та, кто подвигается. Она как раз и находится по ту сторону гнева, там, где он присутствует, но не на уровне проявления, а на уровне раздраженности, истерзанности…
Итак, говоря о муже, Олеся краснеет, вспоминая его замечания, которые «выводят ее из себя». Я говорю: «Похоже, вы на него злитесь».
Она отвечает: «Нет»… — и плачет. Потом добавляет: «Я его люблю».
Обратим внимание: для Олеси любить — это значит не иметь права на проявление раздражения и злости. Эти состояния, глухие предвестники открытого гнева, по мнению многих, компрометируют любовь, ставят ее под сомнение. Но так ли это?
На первой встрече Олеся очень много рационализировала, избегая чувств, — и вот через неделю я прошу ее при описании трудностей в ее отношениях с мужем прислушаться к своим телесным ощущениям.
Олеся замечает сдавливающую тяжесть в груди. Я спрашиваю:
— Если бы эта тяжесть выходила из тебя наружу, то на что это было бы похоже? На какой импульс?
Олеся молчит, прислушивается:
— На рычание. Вот так: «Р-р-р-р. Р-р-р-р».
— О-о-о, я слышу это рычание.
— Ну и что? Вы хотите сказать, что это как-то связано со мной? Вы думаете, это на самом деле? Вы хотите сказать, что я действительно могу чувствовать злость?
— Думаю, да.
— Значит, я действительно могу чувствовать?.. Никогда раньше об этом не думала.
Итак, Олеся наконец прислушалась к своим чувствам — и обнаружила, что в ней самым неожиданным для нее образом уживаются любовь к мужу со злостью на него, и уже слышатся первые р-р-раскаты самозабвенного гнева.
Ситуация прояснилась со всеми вытекающими из нее опасностями. Пока Олеся не зарычала, ее злость была полностью вытесненной, и такая задавленная, спрятанная злость работала, как бомба замедленного действия. Если попытаться открыть законы злости, то один из них можно будет сформулировать так: всемирный закон сохранения злости.
Количество злости, выработанное индивидом, идет на изменение его
внутреннего состояния и/или на совершение внешних действий.
Из этого закона следует, что злость, не выраженная, не проявленная вовне, не исчезает и не растворяется, а накапливается и оседает на дне души.
А значит, она может однажды взорваться гневом.
Как этот закон и его следствия соотносятся с нашей историей про Олесю и ее мужа? Самым драматическим образом: если она будет и в дальнейшем копить недовольство своим мужем — между прочим, ничего не подозревающим, — то это может иметь три исхода.
Первый — печальный: Олеся станет срываться на детей, что уже отчасти и происходит. А ведь она и сама прекрасно понимает, что не дети являются причиной ее гнева: «Но должен же он хоть куда-то выходить».
Второй — непоправимый: жена обрушит на мужа всю мощь долго сдерживаемых обвинений, окончательно поругается с ним и уйдет навсегда.
Третий — катастрофический: Олеся «завернет на себя» этот разрушительный импульс, что почти наверняка разрешится каким-нибудь тяжелым заболеванием, психосоматикой.
Но даже если худшего удастся избежать, то и тогда потери неизбежны.
Прячась от собственного гнева, человек подрывает в себе неотъемлемое стихийное начало. Злость — это разрушительный импульс, но он неразрывно связан с созидательной, организующей энергией. Чтобы слепить фигуру из пластилина, нужно сломать ровные, симметричные разноцветные брикеты; без слома заданной, готовой формы не сотворишь что-то свое, новое. Вытесняя гнев, а не приручая его, мы слишком многое теряем: в нас атрофируются творческие способности, убывает энергия самосостояния.
Если просто задушить гнев не выход, то как преобразовать его? Как использовать эту энергию в мирных целях?
Многие терапевты считают, что лучшая форма использования гнева — это так называемое отреагирование. Они советуют: «Не вари, выражай», — то есть немедленно реагируй на раздражитель, спонтанно выплескивай свою злость. Действительно, иногда это бывает полезным и даже необходимым — как внезапное рычание нашей героини, Олеси. Но это средство хорошо как скорая помощь, как экстренная мера, как противоаварийный клапан.
Но представим себе, что произойдет, если этим сильным средством пользоваться постоянно. Допустим, что гнев вызван поведением вашего ребенка. И вот вы один раз «отреагировали», другой… Как это будет воспринято самим ребенком? Он прежде всего усвоит, что мир вокруг враждебен, что повсюду опасность, а при этом еще — взрослые слабы и не могут справиться со своим раздражением. Он вряд ли поймет, чего вы от него хотите, зато инстинкт подскажет ему, что надо защититься от вас, а защитившись — оттолкнуть.
Надо вывести гнев из одной системы знаков в другую. Стоит вовсе отказаться от таких сигналов, как угроза («Ты у меня попляшешь!»; «Я тебя уничтожу!»), оскорбление, обесценивание («Рот закрой!»; «Ты что, дура?!»), обвинение («Ты мне жизнь сломал!») и демонстрация отчуждения («Я тебя ненавижу!»). Все эти знаки парализуют любой разговор, в корне уничтожают возможность понимания. Но даже криком, сверкающими глазами, резким движением лицевых мускулов мы можем посылать совсем другие сигналы: «Да услышь же меня!», «Ну пойми меня наконец!», «Мне больно», «Мне плохо», «Это задевает меня».
Отталкиваясь от угрожающего, обесценивающего и обвиняющего гнева, зацикленного на другом как противнике («ты-послание»), не стоит вовсе отказываться от этой эмоции. Не лучше ли преобразовать энергию гнева в диалогический прорыв — в спешную весть о себе, своем состоянии, своей нужде («я-послание»)? Такой гнев делает ощутимым как другого-для-тебя, так и тебя-для-другого. «Я тебя вижу, я на тебя реагирую, мне не всё равно, — как бы говорит гнев. — Но и ты должен меня увидеть! Отреагировать! Выйти из равнодушия!»
Но злость не станет шагом навстречу другому, если мы не научимся быть в гармонии с этой стихией в себе. В качестве рецепта рискну предложить следующее стихотворение:
Без злости душа, как без корма:
Расслышь, подыши, найди форму.
Подыши. Дышать важно для того, чтобы от мира обратиться к себе. Прежде всего надо научиться проживать гнев в своем теле — слышать нарастание энергии в груди, чувствовать прилив горячей волны.
То есть лучше не спешить давать волю своей реакции, не выплескивать лаву злости на окружающих, а все-таки поварить — как Маленький принц варил ужин на своем вулкане.
Расслышь. Подышав, поварив свой гнев, мы следующим шагом сможем осознать его скрытые причины. И тогда, может быть, мать, злящаяся на свою дочь за невыученные уроки, вдруг поймет, что причина совсем не в дочери, а в ней самой, — и услышит себя: «Так это я ничего не успеваю, это у меня всё валится из рук, это я не выучила уроки».
Найди форму. Расслышав, к чему зовет тебя эта сила, ты можешь наконец последовать за ней, чтобы преобразовать потенциальную энергию гнева в кинетическую — в нужные слова, необходимые поступки, в творческий полет. В решение.
Таким образом, гнев может быть нашим союзником в диалоге с другими. Отстаивая свои права и желания, будучи энергичным творцом своей жизни, нам вовсе не нужно разрушать отношения с дорогими людьми, вызывающими у нас раздражение и злость. Напротив, будучи увиденными в своем напряжении и желании изменить ситуацию, мы даем шанс отношениям по-настоящему развиться.
Приходя в терапию, такие люди, как правило, очень быстро осваиваются, занимают территорию, двигают стулья, потом с напором уточняют цену или качество услуг, выясняя, какой результат они смогут гарантированно получить.
Так, например, Таня пришла на первую встречу и почти сразу начала устраивать все под себя. Даже мое имя она изменила на свой лад, словно мы знакомы и дружим уже много лет. Ей показался слишком светлым цвет стен в моей комнате, а освещение — слишком ярким. Стул тоже оказался не очень удобным, но это было терпимо. Расстояние между нами, по ее мнению, было слишком далеким, а картины на стенах — и вовсе лишними. В остальном все было хорошо.
Она долго расспрашивала меня, можем ли мы перейти в другую комнату нашего центра, или выключить свет, или снять картины.
Такие люди, как Таня, проявляют себя очень выпукло, что ощущается почти физически — как давление, как попытка потеснить вас, вжать в стену. Все потому, что смещение действительно происходит — смещается граница нашего контакта.
Про таких людей можно сказать, что они не знают, где заканчиваются они сами, их границы, их территория и начинается другой. Для них это неясно настолько, что они распоряжаются пространством другого, как своим.
В их сознании всё так смешивается, что кажется, будто бы все те, кто находится вне их, поглощаются ими или существуют для них. Как будто люди, события, явления природы должны учитывать мнение такого человека, его желания. Даже если дождь решил начаться, когда сердитый человек выходит на улицу, то «это идиот, а не дождь, дождь-не-вовремя, дождь-назло».
Диагностировать такого рода недовольство можно по тут же нарастающему возмущению. Однако это еще не гнев, это фоновая раздражительность, которая, впрочем, появляется оттого, что собеседник, со своей стороны, пытается смягчить ситуацию, расслабить, остудить — чтобы не дать ей дойти до кипения, до того самого гнева. Ведь до некоторого момента, пока мы включаем и выключаем свет, вешаем или снимаем картины, человек не проявляет гнева, он остается лишь очень шумным, слишком слышным в своих желаниях и нежеланиях.
Но как только мы перестаем «идти на поводу», «смягчать» и «пытаться подстроиться», может произойти взрыв!
Почему так происходит? В чем настоящая причина взрыва, остается непонятным и для самого гневающегося, ведь он с детства привык так распространяться. Если мама ему давала грудь 24 часа в сутки, пытаясь всегда потакать его желаниям и избегая слова «нет» даже в моменты собственного недовольства и раздражения, то человек действительно возмущен: почему сейчас ему чего-то не дают? Это возмущение искренне и простодушно: «Как это понимать? Что значит „ты не даешь“? Как такое возможно?»
В момент решительного отказа между ребенком и миром внезапно появляются границы: мир вдруг определенно, без манипуляций, а просто в силу своего присутствия создает стену. Он как бы говорит ребенку: «Нет — значит, нет», грудь действительно не дадут, дверь и вправду будет закрыта. Если сказано: «Нет, ты не получишь это печенье», — значит, ты его не получишь.
Но если ситуация размыта и, мало того, требующий почти наверняка получит то, чего требует, то как ребенку понять, где граница? Как ему знать, что можно, а что нельзя? Что допустимо, а что нет?
Он плывет в этих вопросах, и ему странно, что кто-то не то что отказал ему, а даже просто отвел глаза вместо положительного ответа. Ему странно видеть просто молчащего — это раздражает, уже это воспринимается как столкновение.
Рассматривая подобную ситуацию целостно, замечаешь, что гнев не принадлежит исключительно одному человеку; гнев, как и другие эмоции, — это свойство контакта. Эта раздраженность присутствует с обеих сторон, между двумя, и еще неизвестно, кто из них больше раздражен. Скорее, именно молчащий раздраженнее, в смысле сильнее потерт, измучен, подвинут, сжат, и эта пружина уже начинает распрямляться.
Такой импульс к распрямлению, расширению — как искра: она может ускорить процесс взаимодействия, перевести его из первой фазы — ориентации, когда мы устанавливаем друг с другом связь, когда мы разбираемся в том, что важно сейчас в отношениях, в чем мы нуждаемся и что хотим дать другому, в следующую фазу — фазу действия, где нам приходится контактировать наугад, действовать не сориентировавшись. В этой ситуации, когда совсем не хватает времени для соприкосновения и взаимоузнавания, конфликт происходит очень быстро. Мы еще не успели связаться, а вынуждены уже оттолкнуться друг от друга — в этом обоюдная сложность. Еще сложнее в ситуации терапии: если мы не дадим себе времени распознать, о чем идет речь, не сможем увидеть ситуацию целостно, отойти немножко и увидеть, что человек не ориентируется в происходящем, то мы будем очень быстро спровоцированы. Это не обязывает нас во что бы то ни стало уйти от конфронтации — наоборот, скорее подготавливает к ней. Но она ни в коем случае — особенно в терапии — не должна быть слишком реактивной, резкой, возмущенной: «Отчего ты так себя ведешь? Так себя не проявляют!»
Важно помнить: терапевтическая задача значительно отличается от задач воспитания.
В терапии нужно найти какой-то промежуток, физический и временной, между мощным импульсом, захватывающим нас приглашением клиента и нашим гораздо более плавным откликом. Если мы не найдем какую-то пластичность, то получится не со-прикосновение, а внедрение и ответный удар.
Вернемся к житейской ситуации (для примера): как говорить с ребенком в ответ на его беззаботное вторжение, когда он врывается, будучи предупрежденным, что сейчас не время, мама занята обсуждением важного вопроса или делом, которое нельзя прервать? Реакция должна быть определенной и твердой: «Нет. Нельзя входить. Не сейчас. Выйди». Такое родительское присутствие, твердая и категоричная позиция дает четкую разметку правил и границ; это запрет, но он отличается от удара. А если сказать: «Ты не понимаешь, что ли, мы работаем, мы ушли, мы закрыли дверь? Ты не понимаешь? Как тебе еще это объяснить?» — это будет как раз удар.
Можно подумать, что второй монолог звучит более мягко, щадяще, ведь в нем содержится объяснение, а в первом — лишь констатация («Нет. Не сейчас. Не будет»). Но ребенку необходимы такие элементы воспитания, ребенок должен понимать, что бывает просто нет, как стена, которая совершенно однозначно не даст сквозь себя пройти, как твердая рука, которая может остановить и сделать тем самым неприятно, ведь движение вперед прекратится, но и приятно в то же время. Это как почувствовать другого, как понять, что я не один, как ощутить свои границы реальными, как на опыте узнать, что здесь кончаюсь я и начинается другой.
В этом как раз и проблема, что люди, не узнавшие и не постигшие в своем опыте такой ясный запрет, никак не могут его нащупать в дальнейшей жизни. Они страдают от недостатка ясности. Но это не значит, что они эту ясность не ищут в отношениях. Наоборот, их чувствительность развивается гораздо более сложным образом.
Настолько же быстро, как до нас доходит их раздраженность, и мы ее моментально считываем, так же и они тоже считывают мгновенно какую-то нестыковку, но что это за нестыковка — разобраться не могут.
Наш диалог с Таней ярко это демонстрирует. Мы обсуждали возможности перехода в другую комнату или изменения освещения в этой. В какой-то момент Таня предложила: «Я знаю, как это изменить, я в следующий раз принесу свои лампочки, потому что у них более теплый оттенок, и поменяю их в люстре, а еще можно плафоны частично завесить тканью, будет не так ярко… У тебя есть стремянка?»
Я, честно говоря, была ошарашена такой скоростью предложений и не могла вымолвить ни слова. На секунду представила себе весь этот процесс замены лампочек в моей комнате, укутанные плафоны… Мне стало как-то не по себе…
А между тем разговор с Таниной стороны продолжался и перешел уже в другое русло, поскольку вопрос со светом воспринимался как уже решенный. И вот Таня спрашивает о чем-то уже совсем другом, и я даже что-то ей отвечаю… И вдруг она говорит:
— Мне как-то не по себе, как будто я что-то не то сделала. Но я не пойму, что случилось. Ты вроде бы мне отвечаешь, но что-то не так…
В этот момент я возвращаюсь к ситуации с лампочками, и для нас обеих открывается возможность очень внимательно ее обсудить.
В этом коротком примере отчетливо становится заметной гиперчувствительность таких гневных, как Таня, людей. Ведь нам обычно очень видна их вторгающаяся сторона, их танковое движение в нашу сторону и, как правило, очень слабо заметна их чувствительность, их внимательность в другой момент контакта.
В такие моменты наступает понимание, что они тоже ищут встречи, баланса в отношениях, но не знают, как им теперь его найти, потому что они настолько потеряны в своих возможностях. Им не сказали: стоп, остановись, а сказали что-то другое, что они не смогли понять, и теперь они вынуждены останавливаться по каким-то вторичным законам.
Именно так и выглядит вторичное приспособление, когда по отношению к таким людям уже есть накопившееся неудовольствие, это уже даже не гнев, не интенсивная реакция, а именно накопившееся отвержение в форме отвращения или обиды, объемное и весомое, и воспринимать такое отвержение болезненно, но также и неожиданно, потому что совершенно из ниоткуда появляется для них эта обида, никак не связанная с их действиями.
Теперь, для того чтобы связать воедино их действия и реакцию окружающих, им нужны пояснения, расшифровка. Задачей в работе с гневными людьми является возвращение границы контакта на середину, между партнерами. А способы, которыми мы пользуемся, самые что ни на есть контактные — очень большая степень ясности и возможность диалога на каждом отрезке нарушенных границ, при каждой попытке внедрения.
До этого мы говорили о людях, для которых гнев является их родной стихией, чем-то самим собой разумеющимся. Но большинство наших клиентов находятся в плену совсем другой крайности. Например, Олеся — красивая, изысканная женщина, мать троих детей. Она говорит много, умно, но с недовольством и сарказмом. Речь идет о ее муже.
Заметим сразу, что говорит она об этом лишь мне и подругам, но не ему, в отличие от Тани, чье недовольство выходит наружу там же, где и появляется. Танина неудовлетворенность претенциозна и безгранична, потому неконтактна. Таня та, кто подвигает до бескрая, а Олеся — та, кто подвигается. Она как раз и находится по ту сторону гнева, там, где он присутствует, но не на уровне проявления, а на уровне раздраженности, истерзанности…
Итак, говоря о муже, Олеся краснеет, вспоминая его замечания, которые «выводят ее из себя». Я говорю: «Похоже, вы на него злитесь».
Она отвечает: «Нет»… — и плачет. Потом добавляет: «Я его люблю».
Обратим внимание: для Олеси любить — это значит не иметь права на проявление раздражения и злости. Эти состояния, глухие предвестники открытого гнева, по мнению многих, компрометируют любовь, ставят ее под сомнение. Но так ли это?
На первой встрече Олеся очень много рационализировала, избегая чувств, — и вот через неделю я прошу ее при описании трудностей в ее отношениях с мужем прислушаться к своим телесным ощущениям.
Олеся замечает сдавливающую тяжесть в груди. Я спрашиваю:
— Если бы эта тяжесть выходила из тебя наружу, то на что это было бы похоже? На какой импульс?
Олеся молчит, прислушивается:
— На рычание. Вот так: «Р-р-р-р. Р-р-р-р».
— О-о-о, я слышу это рычание.
— Ну и что? Вы хотите сказать, что это как-то связано со мной? Вы думаете, это на самом деле? Вы хотите сказать, что я действительно могу чувствовать злость?
— Думаю, да.
— Значит, я действительно могу чувствовать?.. Никогда раньше об этом не думала.
Итак, Олеся наконец прислушалась к своим чувствам — и обнаружила, что в ней самым неожиданным для нее образом уживаются любовь к мужу со злостью на него, и уже слышатся первые р-р-раскаты самозабвенного гнева.
Ситуация прояснилась со всеми вытекающими из нее опасностями. Пока Олеся не зарычала, ее злость была полностью вытесненной, и такая задавленная, спрятанная злость работала, как бомба замедленного действия. Если попытаться открыть законы злости, то один из них можно будет сформулировать так: всемирный закон сохранения злости.
Количество злости, выработанное индивидом, идет на изменение его
внутреннего состояния и/или на совершение внешних действий.
Из этого закона следует, что злость, не выраженная, не проявленная вовне, не исчезает и не растворяется, а накапливается и оседает на дне души.
А значит, она может однажды взорваться гневом.
Как этот закон и его следствия соотносятся с нашей историей про Олесю и ее мужа? Самым драматическим образом: если она будет и в дальнейшем копить недовольство своим мужем — между прочим, ничего не подозревающим, — то это может иметь три исхода.
Первый — печальный: Олеся станет срываться на детей, что уже отчасти и происходит. А ведь она и сама прекрасно понимает, что не дети являются причиной ее гнева: «Но должен же он хоть куда-то выходить».
Второй — непоправимый: жена обрушит на мужа всю мощь долго сдерживаемых обвинений, окончательно поругается с ним и уйдет навсегда.
Третий — катастрофический: Олеся «завернет на себя» этот разрушительный импульс, что почти наверняка разрешится каким-нибудь тяжелым заболеванием, психосоматикой.
Но даже если худшего удастся избежать, то и тогда потери неизбежны.
Прячась от собственного гнева, человек подрывает в себе неотъемлемое стихийное начало. Злость — это разрушительный импульс, но он неразрывно связан с созидательной, организующей энергией. Чтобы слепить фигуру из пластилина, нужно сломать ровные, симметричные разноцветные брикеты; без слома заданной, готовой формы не сотворишь что-то свое, новое. Вытесняя гнев, а не приручая его, мы слишком многое теряем: в нас атрофируются творческие способности, убывает энергия самосостояния.
Если просто задушить гнев не выход, то как преобразовать его? Как использовать эту энергию в мирных целях?
Многие терапевты считают, что лучшая форма использования гнева — это так называемое отреагирование. Они советуют: «Не вари, выражай», — то есть немедленно реагируй на раздражитель, спонтанно выплескивай свою злость. Действительно, иногда это бывает полезным и даже необходимым — как внезапное рычание нашей героини, Олеси. Но это средство хорошо как скорая помощь, как экстренная мера, как противоаварийный клапан.
Но представим себе, что произойдет, если этим сильным средством пользоваться постоянно. Допустим, что гнев вызван поведением вашего ребенка. И вот вы один раз «отреагировали», другой… Как это будет воспринято самим ребенком? Он прежде всего усвоит, что мир вокруг враждебен, что повсюду опасность, а при этом еще — взрослые слабы и не могут справиться со своим раздражением. Он вряд ли поймет, чего вы от него хотите, зато инстинкт подскажет ему, что надо защититься от вас, а защитившись — оттолкнуть.
Надо вывести гнев из одной системы знаков в другую. Стоит вовсе отказаться от таких сигналов, как угроза («Ты у меня попляшешь!»; «Я тебя уничтожу!»), оскорбление, обесценивание («Рот закрой!»; «Ты что, дура?!»), обвинение («Ты мне жизнь сломал!») и демонстрация отчуждения («Я тебя ненавижу!»). Все эти знаки парализуют любой разговор, в корне уничтожают возможность понимания. Но даже криком, сверкающими глазами, резким движением лицевых мускулов мы можем посылать совсем другие сигналы: «Да услышь же меня!», «Ну пойми меня наконец!», «Мне больно», «Мне плохо», «Это задевает меня».
Отталкиваясь от угрожающего, обесценивающего и обвиняющего гнева, зацикленного на другом как противнике («ты-послание»), не стоит вовсе отказываться от этой эмоции. Не лучше ли преобразовать энергию гнева в диалогический прорыв — в спешную весть о себе, своем состоянии, своей нужде («я-послание»)? Такой гнев делает ощутимым как другого-для-тебя, так и тебя-для-другого. «Я тебя вижу, я на тебя реагирую, мне не всё равно, — как бы говорит гнев. — Но и ты должен меня увидеть! Отреагировать! Выйти из равнодушия!»
Но злость не станет шагом навстречу другому, если мы не научимся быть в гармонии с этой стихией в себе. В качестве рецепта рискну предложить следующее стихотворение:
Без злости душа, как без корма:
Расслышь, подыши, найди форму.
Подыши. Дышать важно для того, чтобы от мира обратиться к себе. Прежде всего надо научиться проживать гнев в своем теле — слышать нарастание энергии в груди, чувствовать прилив горячей волны.
То есть лучше не спешить давать волю своей реакции, не выплескивать лаву злости на окружающих, а все-таки поварить — как Маленький принц варил ужин на своем вулкане.
Расслышь. Подышав, поварив свой гнев, мы следующим шагом сможем осознать его скрытые причины. И тогда, может быть, мать, злящаяся на свою дочь за невыученные уроки, вдруг поймет, что причина совсем не в дочери, а в ней самой, — и услышит себя: «Так это я ничего не успеваю, это у меня всё валится из рук, это я не выучила уроки».
Найди форму. Расслышав, к чему зовет тебя эта сила, ты можешь наконец последовать за ней, чтобы преобразовать потенциальную энергию гнева в кинетическую — в нужные слова, необходимые поступки, в творческий полет. В решение.
Таким образом, гнев может быть нашим союзником в диалоге с другими. Отстаивая свои права и желания, будучи энергичным творцом своей жизни, нам вовсе не нужно разрушать отношения с дорогими людьми, вызывающими у нас раздражение и злость. Напротив, будучи увиденными в своем напряжении и желании изменить ситуацию, мы даем шанс отношениям по-настоящему развиться.