Никто его не знает.
Давайте начнем наше обсуждение с того, что писателя Юрия Казакова практически никто не знает, с ним хорошо знакомы только знатоки литературы, специалисты. Но люди понимающие - знают его и ценят.
При этом сказать, что у Казакова была посмертная слава нельзя. Рядовой читатель с его творчеством не знаком. Так что я считаю своим долгом всячески пропагандировать этого автора.
По моему мнению, Казаков - это самый большой писатель из послевоенных. Он владеет и тайной литературного мастерства и тайной жизни! И вот сегодня мы к этой тайне попробуем прикоснуться. Давайте?
Советские люди.
Окидывая взором рассказы Юрия Казакова, я думаю о том, что у него так много положительных героев. У него и отрицательных-то нет. Он вроде бы дает образ труженика. Герои рассказа - советские трудовые люди, работники гражданского флота, казалось бы, классические советские герои, но нет…
Я прямо представляю, как советский худсовет собирался и решал: выпускать его рассказ или не выпускать? Ну и что тут скажешь? Хорошие герои, труженики, ничего такого нет, не придерешься… и все же Казаков не советский писатель.
Наследник Чехова.
Я вижу Казакова в той парадигме, которую он сам в этом рассказе и обозначил: Чехов, Бунин, Казаков. Ну, конечно, в этом списке могут быть и другие претенденты. Но Казаков видит себя наследником Чехова, его продолжателем.
И с одной стороны, в нем, действительно, много чеховского.
Но с другой, Чехов был аналитик, диагност, энциклопедист. Он все болевые точки русской жизни обозначил, простукал всю Россию.
А Казаков – это, прежде всего, тайнопись, это лиризм. Казаков берет только одну сторону Чехова и развивает ее. Это большой писатель очень мало написавший, спившийся… кошмар… Ну и со знанием дела он все это ненавязчиво описывает в этом рассказе, и коктейль этот жуткий, и прочее…
Кто они такие?
Что я хочу сказать? Давайте попробуем взять быка за рога и сразу ответить на вопрос, касающийся героев. Кто они такие?
Мне понравилось, что сегодня кто-то дал очень точное определение - они инопланетяне!
Так и есть! Север - это другая планета! Это другое измерение жизни. Какое? Что за измерение? Важно это обозначить какой-то формулой. Дело в том, что герои рассказа сталкиваются с экзистенциальным порогом. Это предельный момент бытия, граница человеческих возможностей.
Вы можете себе представить, как это? Не побыть, а жить на пределе человеческих возможностей!
И как моряки об этом говорят, помните? «А мы остались тресочку ловить». Вы представляете себе шторма не прекращающиеся? А они не уходят из моря, они остаются «ловить тресочку».
Важно понимать, что эти ребята постоянно находятся на грани жизни и смерти. Они находятся один на один с природой, которая не предназначена для жизни человека, (еще и поэтому мы взяли метафору космоса) и тогда ты находишься один на один с тайной бытия.
Мы пребываем в иллюзии, что этот мир создан для нас, и существует целая мифология мира, созданного для нас.
А там ты понимаешь, что это не так - что ты вброшен в этот мир. Ты понимаешь, что такое пустота, что такое мир как таковой, без тебя. Ты сталкиваешься с «ничто»… Ты находишься лицом к лицу с тайной бытия. То, что я называю экзистенциальным порогом - это совокупность всего этого.
Забыл последнее, такого рода природа - это еще и особого рода страшная красота. Это еще и эстетический порог.
Поэтому когда я говорю об экзистенциальном пороге, я имею ввиду всё это вместе. Это и эмоциональный предел, который не выдерживает один из новеньких матросов, и порог метафизический. Помните, когда они вспоминают север - они представляют себе могилы?
То есть север - это порог жизни и смерти, это что-то предельное. А если Бога нет, то вот он – предел. Вот то, во что упирается мир. И они перед этим пределом оказываются.
Это то самое место, где есть или тайна бытия, или отсутствие этой тайны, что-то страшное и что-то настоящее в метафизическом смысле.
Плюс как метафора передела - это познание края бытия. Вот мы перечислили все эти пороги, к которым прикасаются моряки. И они избранные. Они даже не просто те моряки, которые прикоснулись к пределу, а они оказались к этому готовы. Они особенные. Они кое-что поняли там, им дано знание. Они отмечены этим тайным знанием. Вот, что мы должны об этих героях знать. Мы поговорили о героях, теперь перейдем к самому повествованию.
О чем этот рассказ?
Это забавно… Казалось бы, о чем этот рассказ? Два мужика-северянина проводят свой отпуск в Ялте. Но это не так, рассказ не об этом. Мы выдвинем тезис о том, что эти моряки не просто люди, они боги, которые познали что-то. Давайте протестируем этот тезис.
Смотрите, они никогда никого не обидели, они всех жалеют. Они слушают южных морячков, которые травят анекдоты - никакого раздражения, никакого нет обесценивания этих людей. Они им флотский привет посылают. Плохих музыкантов - жалко, а с хорошими возникает контакт особого рода и эмпатия.
И про домик Чехова особенно важно, почему они так расстроились? Очень просто. Они вступали с ним в эмпатическую связь. Для них это место - домик Чехова становится священным местом, точкой входа в иное пространство.
Помните, как они говорят про шкаф? Этот шкаф для них это не проявление фетишизма – мол, вот шкаф, к которому Чехов прикасался, нет. Для них этот шкаф - это портал, это средство эмпатии к тому, кто был так же причастен этому ордену, кто был с Россией и нес в себе смыслы. И это такая трудная работа - наполненность смыслами. Они это знают, потому что они и сами имеют дело с энергией смысла. Но соприкасаться, пропускать через себя энергию смысла - это не радостная вдохновленность, не счастливая одержимость - они это знают. И несут это понимание как крест, как тяжесть.
И это не только тяжело, но еще и очень, и очень грустно. Там много света в этом рассказе, но и очень много грусти.
Здесь, как и везде у Казакова, есть такая тоска постхристианского мира. Казаков - певец богооставленного мира. Человек взял всю тяжесть мира на себя… и они стали такими грустными волшебниками. Отсюда их сочувствие, вот эта эмпатия, подключение к людям.
Там столько сочувствия, вспомните хотя бы описание этой экскурсионной группы в доме Чехова, которая вроде бы должна им мешать… Участники которой ходят, курят, все обывательски комментируют… Но никакого обесценивания их там нет.
Или, давайте вспомним, как герои рассказа относятся к женщинам.
Мы понимаем, что они любят женщин, они хотят женщин, у них есть вот эта моряцкая тоска. Но они не могут вступить с ними в пошлый контакт, пошлый в значении исконного слова, то есть в обыкновенный, привычный, в том числе товарно-денежный. У них на все это запрет. Женщина должна случиться в их жизни!
Однако, мы понимаем, что шансы такой встречи невелики, начиная с того, что они по девять месяцев находятся в плавании. Одиночество — это их крест. Они относятся к женщинам так трепетно, что они им не валентны. Женщины выбирают не тех, кто к ним трепетно относится. И этим они сами как бы не подпускают женщин к себе.
Для них женщина — это великая ценность. А как тогда заведешь пошлый романчик? Им не дано это, это запрет, табу. И даже не объясняется как, почему у одного из них нет женщин. Ни истории, ни психологизма нет, одна только житейская магия.
О житейской магии.
Говоря о магии, я не хочу сказать, что этот рассказ мистический. Наоборот, рассказ очень житейский, но вдруг ты понимаешь, что миф он всюду, во всем, и особенно миф касается этих особенных людей. И ты вдруг понимаешь, что положительный герой… Кто такой здесь положительный герой? Но это не Бог, но это человек в каком-то последнем человеческом выражении. Это сбывшаяся чеховская мечта о том человеке, который еще только будет через 100 лет. Может быть, здесь с этим тоже есть игра, потому что связь этих людей с Чеховым, это еще связь тех людей, которые через 50 лет пришли после Чехова. А у Чехова все время герои говорят о том, какой человек будет через 100 лет… Чехов и сам писал об этом в дневник, в письмах, он не мог смириться с человеком, который вокруг него, с тем, как люди живут. Он не мог смириться, ему тяжело было. А вот через 100 лет… И вот они как раз, эти люди будущего, к нему приходят! И мы видим, что люди еще грустнее стали. Те, в которых человеческое выражено в вышей степени.
Возвращаемся к разговору о магии. Мы понимаем, что в этом рассказе все обыденно, ничего не происходит, но при этом - все чудо! Любое дерево, гравий, освященный солнцем, море мучительно красивое, иудово дерево потрясающее! И как оно описано. Это очень важное описание не только потому, что это писатель Казаков так пишет и мастерство свое показывает, а потому что это дано в восприятие героев, это они так воспринимают мир.
О скупости слова и восприятии.
А еще они очень скупы на слова, как они все умеют сказать «тресочка», «а мы остались тресочку ловить». Скупость такая. И про Чехова тоже, там нет красивых фраз о Чехове…
Они очень дисциплинированные в слове, очень бережные, нигде нет перехлеста. А за этим стоит бездна смыслов на самом деле — ведь они все, все в мире понимают! Ослепляюще белый гравий, солнце, пудра на этих щеках у женщин в Чеховском доме - это укрупнение выглядит страшновато. И вот мы видим меру жизни, меру их восприятия, которая на самом деле немыслима.
В нашем восприятии привычным является автоматизм. Он очень удобен, спасителен, столько вместишь в него, и солнце можно вместить, и гравий. И вот какой поворот мы видим в рассказе.
Казалось бы, у наших героев такая высокая ощутимость, такая чувствительность ко всему, такая тонкость восприятия, абсолютная интенсивность! И, можно подумать, что это великое счастье, а вот нет. Наоборот. Потому что за счет этого им не дано, простое человеческое счастье.
Мы помним - они много пьют, но даже алкоголь не дает им облегчения, не притупляет их восприимчивости…
Они пьют много, и выдерживают много. При этом они вообще не дурят спьяну. Когда один из них напился то, они заводят самый важный разговор. И находят самые точные слова — «надо работать». Это же смысл некий, работать надо. Мы еще поговорим об этих словах, они в самом важном месте, в конце как некий итог. Что значит работать? В каком смысле работать? Они на эти вопросы должны ответить. Пока нам важно, что они очень много выпили, и вот они говорят эти важные слова, когда опьянели. Значит, пьянство не дает им разрядки вообще. Наоборот.
Это как у шамана, который чего-нибудь нанюхается или наестся, и впадает в особое состояние еще большей чувствительности. Когда просто можно лопнуть, все становится настолько обостренным, и так много в себя можно вместить. Еще и память работает. Помните, один из матросов мучительно просит другого - «не надо вспоминать».
Что значит «надо работать»?
Давайте вспомним, как в ресторане, где звучит музыка, у одного из главных героев появляется воспоминание о клубе, в котором нет крыши, в котором холодно и убого, где с ничего не выражающим лицом танцует чечеточник. Для ответа на наш вопрос - это очень важный образ.
И еще важный образ - это слепой пианист. Все они - избранные, через них проходит смысл какой-то божественный или квазибожественный, но вот тот последний, решающий. И они отдаются всей этой волне. Это как в каком-нибудь романе Стругацких, когда отмеченные люди друг друга видят. Или как в гениальном фильме «Небо над Берлином», когда ангелы в человеческом облике узнают друг друга. Вот именно о таком узнавании идет речь в этом рассказе. Вот что значит работать!
И чечеточника главный герой вспомнил по аналогии со слепым пианистом. Тогда он вот так же осознал призвание этого чечеточника, как «надо работать». Это как миссия, святое подвижничество. Брючки эти, белая рубашка чечеточника - здесь это сакральное белое, потому что это и есть его работа, которую он делает в любых условиях. Холодно или тепло, достроен клуб или нет - он танцует чечетку. Это его работа, его святое дело.
Добавим про ялтинских музыкантов, они еще и итальянцы. Они тоже инопланетяне, заброшенные сюда, как и чечеточник заброшен в северный клуб, как и сами моряки заброшены на этот курорт. Они и чувствуют себя заброшенными и одинокими.
Это компенсация (несчастье и одиночество) за ту глубину, которая им дана, за то осознание, что перед ними все время тихо раскрываются эти смыслы и потом новые. И они пьют. И как только они выпивают — открывается портал. «Не надо вспоминать», - повторяет главный герой. Он переживает эти воспоминания как эпифанию, как «moments of vision». Они вообще пребывают в этом, у них постоянная эпифания.
Что такое эпифания?
Термин вел Джойс. Это религиозный термин. Джойс воспитывался в иезуитском колледже, эпифания — это момент религиозного откровения, когда ты Бога чувствуешь всеми фибрами души, ты осознаешь Бога, ты вступаешь к ним в контакт. Это эпифания, некий прорыв. Джойс использует слово эпифания в пострелигиозном смысле — это некое осознание, понимание, прорыв какой-то. Теперь ответим на следующий вопрос о названии рассказа.
Почему рассказ называется «Проклятый север»?
Проклятый север потому, что наши герои должны быть там, как чечеточник должен танцевать чечетку, они прикованы к этой скале как Прометей. Прометей дал людям огонь, за это его приковали к скале. Это вещи связанные, это не просто наказание за дерзновение, если такая полнота деяния, то за это ты должен пострадать. И они тоже, они обречены быть там, потому что там источник их света и энергии. Но и, соответственно, там они чувствуют не то, что здесь. Здесь они в этой праздности, они пытаются забыться с помощью газет или спят или плюют в потолок, и ничего не происходит. Потому что если ты от смыслов пытаешься укрыться, то остается вот эта томительная пустота. И тогда они начинают что-то делать, куда-то идти.
Как я отношусь к таким героям.
Когда я вижу подобных людей, таких героев, словно из другого теста сделанных, чем я, например, я смотрю на них не с завистью, а с благоговением. Вот мое отношение к ним. Если таких в жизни встретишь, то, конечно, их рассмотреть непросто. И в этом-то их секрет, конечно. Они должны быть очень-очень просты. Они должны быть очень незаметны, на самом деле. Не бросаться в глаза.
Еще про работу.
Про работу еще — это священнодействие. Как Моцарт говорит Сальери, что «мы жрецы прекрасного». Также и они, они избранные: «Но чуть божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел». Есть ли Бог на свете, или его нет, но есть избранность некая. Если не богоизбранность, если не имеет это какого-то мистического, онтологического основания там, в небесах, то все равно это имеет какое-то отношение к тайне жизни. Все равно, как бы ты ни объяснял жизнь, какая бы ни была у тебя метафизическая опора, что ты будешь делать с этой тайной? Как ее обойти?
Мы же сейчас сидим с вами, разговариваем, это же можно ощутить, как некую тайну, вот как это вообще происходит? Это не просто нечто прекрасное, а это нечто необъяснимое. А главное чудо, о котором я все время говорю, это моя философия тоже — чудо смыслополагания. Мы организмы, порождающие смыслы. Имеется у этого смысла онтологическое основание или нет? Я говорю про другое, что имагинативный абсолют, воображаемый абсолют, то, что мы производим, вот что. Кем мы инспирированы? Как это произошло, что мы производим смыслы? Я не знаю. Но само это чудо величайшее!
Но люди, конечно, производят смысл совершенно в разной степени, по-разному. Это трагично, что некоторые люди не могут смыслопроизводить. Но тоже можно их и жалеть, и любоваться ими и завидовать им тоже в этом простом бытии. Но вот эти матросики, они производят смыслы в высшей степени. Их работа — это пребывание в смысле, а не просто рыбу грузить.
В чем загадка этого рассказа? Работать — это не о пятилетке, понимаете? Это не о перевыполнении плана по сдаче рыбы, их работа в другом, их работа в пребывании. Пребывание в мире и на этом корабле тоже, потому что они в мире не смогут без корабля. И познают они там не законы эффективности труда, а познают они там тайну бытия. Вот это тайна производства смыслов. И с этими смыслами они живут, это тяжело. Тем более, что столько грусти в мире, конечно, они должны ее всю принять на себя, всех мертвых оплакать, «не вспоминай, не надо». И женщина, которая пела, ведь ее нет больше с ними, с этим вторым. И Чехов. Сколько боли, боли с этим Чеховым связано. Эта боль «зачем вы пришли сюда»? Это такая боль? Тебе-то вроде бы что, читай и наслаждайся. А они не могут отстраниться. Это их боль. И вот его личное, что Книппер-Чехова писателя избегала, и она к нему относилась так, хотя он мужем был ее, для них это боль. Везде сочувствие и боль.
И тут ты понимаешь одну вещь, как у Достоевского пронзительную, очень любимую мной мысль о том, что когда люди поймут, что Бога нет, они так любовно прижмутся друг к другу с таким сочувствием, так станут плакать друг у друга на груди о том, что они осиротели. И вот это здесь есть, вот это вот сиротство человеческое. Мироздание, то как они переживают его, и не свое даже сколько чужое, и каждого как они принимают в сердце свое, это просто поразительно.
Давайте начнем наше обсуждение с того, что писателя Юрия Казакова практически никто не знает, с ним хорошо знакомы только знатоки литературы, специалисты. Но люди понимающие - знают его и ценят.
При этом сказать, что у Казакова была посмертная слава нельзя. Рядовой читатель с его творчеством не знаком. Так что я считаю своим долгом всячески пропагандировать этого автора.
По моему мнению, Казаков - это самый большой писатель из послевоенных. Он владеет и тайной литературного мастерства и тайной жизни! И вот сегодня мы к этой тайне попробуем прикоснуться. Давайте?
Советские люди.
Окидывая взором рассказы Юрия Казакова, я думаю о том, что у него так много положительных героев. У него и отрицательных-то нет. Он вроде бы дает образ труженика. Герои рассказа - советские трудовые люди, работники гражданского флота, казалось бы, классические советские герои, но нет…
Я прямо представляю, как советский худсовет собирался и решал: выпускать его рассказ или не выпускать? Ну и что тут скажешь? Хорошие герои, труженики, ничего такого нет, не придерешься… и все же Казаков не советский писатель.
Наследник Чехова.
Я вижу Казакова в той парадигме, которую он сам в этом рассказе и обозначил: Чехов, Бунин, Казаков. Ну, конечно, в этом списке могут быть и другие претенденты. Но Казаков видит себя наследником Чехова, его продолжателем.
И с одной стороны, в нем, действительно, много чеховского.
Но с другой, Чехов был аналитик, диагност, энциклопедист. Он все болевые точки русской жизни обозначил, простукал всю Россию.
А Казаков – это, прежде всего, тайнопись, это лиризм. Казаков берет только одну сторону Чехова и развивает ее. Это большой писатель очень мало написавший, спившийся… кошмар… Ну и со знанием дела он все это ненавязчиво описывает в этом рассказе, и коктейль этот жуткий, и прочее…
Кто они такие?
Что я хочу сказать? Давайте попробуем взять быка за рога и сразу ответить на вопрос, касающийся героев. Кто они такие?
Мне понравилось, что сегодня кто-то дал очень точное определение - они инопланетяне!
Так и есть! Север - это другая планета! Это другое измерение жизни. Какое? Что за измерение? Важно это обозначить какой-то формулой. Дело в том, что герои рассказа сталкиваются с экзистенциальным порогом. Это предельный момент бытия, граница человеческих возможностей.
Вы можете себе представить, как это? Не побыть, а жить на пределе человеческих возможностей!
И как моряки об этом говорят, помните? «А мы остались тресочку ловить». Вы представляете себе шторма не прекращающиеся? А они не уходят из моря, они остаются «ловить тресочку».
Важно понимать, что эти ребята постоянно находятся на грани жизни и смерти. Они находятся один на один с природой, которая не предназначена для жизни человека, (еще и поэтому мы взяли метафору космоса) и тогда ты находишься один на один с тайной бытия.
Мы пребываем в иллюзии, что этот мир создан для нас, и существует целая мифология мира, созданного для нас.
А там ты понимаешь, что это не так - что ты вброшен в этот мир. Ты понимаешь, что такое пустота, что такое мир как таковой, без тебя. Ты сталкиваешься с «ничто»… Ты находишься лицом к лицу с тайной бытия. То, что я называю экзистенциальным порогом - это совокупность всего этого.
Забыл последнее, такого рода природа - это еще и особого рода страшная красота. Это еще и эстетический порог.
Поэтому когда я говорю об экзистенциальном пороге, я имею ввиду всё это вместе. Это и эмоциональный предел, который не выдерживает один из новеньких матросов, и порог метафизический. Помните, когда они вспоминают север - они представляют себе могилы?
То есть север - это порог жизни и смерти, это что-то предельное. А если Бога нет, то вот он – предел. Вот то, во что упирается мир. И они перед этим пределом оказываются.
Это то самое место, где есть или тайна бытия, или отсутствие этой тайны, что-то страшное и что-то настоящее в метафизическом смысле.
Плюс как метафора передела - это познание края бытия. Вот мы перечислили все эти пороги, к которым прикасаются моряки. И они избранные. Они даже не просто те моряки, которые прикоснулись к пределу, а они оказались к этому готовы. Они особенные. Они кое-что поняли там, им дано знание. Они отмечены этим тайным знанием. Вот, что мы должны об этих героях знать. Мы поговорили о героях, теперь перейдем к самому повествованию.
О чем этот рассказ?
Это забавно… Казалось бы, о чем этот рассказ? Два мужика-северянина проводят свой отпуск в Ялте. Но это не так, рассказ не об этом. Мы выдвинем тезис о том, что эти моряки не просто люди, они боги, которые познали что-то. Давайте протестируем этот тезис.
Смотрите, они никогда никого не обидели, они всех жалеют. Они слушают южных морячков, которые травят анекдоты - никакого раздражения, никакого нет обесценивания этих людей. Они им флотский привет посылают. Плохих музыкантов - жалко, а с хорошими возникает контакт особого рода и эмпатия.
И про домик Чехова особенно важно, почему они так расстроились? Очень просто. Они вступали с ним в эмпатическую связь. Для них это место - домик Чехова становится священным местом, точкой входа в иное пространство.
Помните, как они говорят про шкаф? Этот шкаф для них это не проявление фетишизма – мол, вот шкаф, к которому Чехов прикасался, нет. Для них этот шкаф - это портал, это средство эмпатии к тому, кто был так же причастен этому ордену, кто был с Россией и нес в себе смыслы. И это такая трудная работа - наполненность смыслами. Они это знают, потому что они и сами имеют дело с энергией смысла. Но соприкасаться, пропускать через себя энергию смысла - это не радостная вдохновленность, не счастливая одержимость - они это знают. И несут это понимание как крест, как тяжесть.
И это не только тяжело, но еще и очень, и очень грустно. Там много света в этом рассказе, но и очень много грусти.
Здесь, как и везде у Казакова, есть такая тоска постхристианского мира. Казаков - певец богооставленного мира. Человек взял всю тяжесть мира на себя… и они стали такими грустными волшебниками. Отсюда их сочувствие, вот эта эмпатия, подключение к людям.
Там столько сочувствия, вспомните хотя бы описание этой экскурсионной группы в доме Чехова, которая вроде бы должна им мешать… Участники которой ходят, курят, все обывательски комментируют… Но никакого обесценивания их там нет.
Или, давайте вспомним, как герои рассказа относятся к женщинам.
Мы понимаем, что они любят женщин, они хотят женщин, у них есть вот эта моряцкая тоска. Но они не могут вступить с ними в пошлый контакт, пошлый в значении исконного слова, то есть в обыкновенный, привычный, в том числе товарно-денежный. У них на все это запрет. Женщина должна случиться в их жизни!
Однако, мы понимаем, что шансы такой встречи невелики, начиная с того, что они по девять месяцев находятся в плавании. Одиночество — это их крест. Они относятся к женщинам так трепетно, что они им не валентны. Женщины выбирают не тех, кто к ним трепетно относится. И этим они сами как бы не подпускают женщин к себе.
Для них женщина — это великая ценность. А как тогда заведешь пошлый романчик? Им не дано это, это запрет, табу. И даже не объясняется как, почему у одного из них нет женщин. Ни истории, ни психологизма нет, одна только житейская магия.
О житейской магии.
Говоря о магии, я не хочу сказать, что этот рассказ мистический. Наоборот, рассказ очень житейский, но вдруг ты понимаешь, что миф он всюду, во всем, и особенно миф касается этих особенных людей. И ты вдруг понимаешь, что положительный герой… Кто такой здесь положительный герой? Но это не Бог, но это человек в каком-то последнем человеческом выражении. Это сбывшаяся чеховская мечта о том человеке, который еще только будет через 100 лет. Может быть, здесь с этим тоже есть игра, потому что связь этих людей с Чеховым, это еще связь тех людей, которые через 50 лет пришли после Чехова. А у Чехова все время герои говорят о том, какой человек будет через 100 лет… Чехов и сам писал об этом в дневник, в письмах, он не мог смириться с человеком, который вокруг него, с тем, как люди живут. Он не мог смириться, ему тяжело было. А вот через 100 лет… И вот они как раз, эти люди будущего, к нему приходят! И мы видим, что люди еще грустнее стали. Те, в которых человеческое выражено в вышей степени.
Возвращаемся к разговору о магии. Мы понимаем, что в этом рассказе все обыденно, ничего не происходит, но при этом - все чудо! Любое дерево, гравий, освященный солнцем, море мучительно красивое, иудово дерево потрясающее! И как оно описано. Это очень важное описание не только потому, что это писатель Казаков так пишет и мастерство свое показывает, а потому что это дано в восприятие героев, это они так воспринимают мир.
О скупости слова и восприятии.
А еще они очень скупы на слова, как они все умеют сказать «тресочка», «а мы остались тресочку ловить». Скупость такая. И про Чехова тоже, там нет красивых фраз о Чехове…
Они очень дисциплинированные в слове, очень бережные, нигде нет перехлеста. А за этим стоит бездна смыслов на самом деле — ведь они все, все в мире понимают! Ослепляюще белый гравий, солнце, пудра на этих щеках у женщин в Чеховском доме - это укрупнение выглядит страшновато. И вот мы видим меру жизни, меру их восприятия, которая на самом деле немыслима.
В нашем восприятии привычным является автоматизм. Он очень удобен, спасителен, столько вместишь в него, и солнце можно вместить, и гравий. И вот какой поворот мы видим в рассказе.
Казалось бы, у наших героев такая высокая ощутимость, такая чувствительность ко всему, такая тонкость восприятия, абсолютная интенсивность! И, можно подумать, что это великое счастье, а вот нет. Наоборот. Потому что за счет этого им не дано, простое человеческое счастье.
Мы помним - они много пьют, но даже алкоголь не дает им облегчения, не притупляет их восприимчивости…
Они пьют много, и выдерживают много. При этом они вообще не дурят спьяну. Когда один из них напился то, они заводят самый важный разговор. И находят самые точные слова — «надо работать». Это же смысл некий, работать надо. Мы еще поговорим об этих словах, они в самом важном месте, в конце как некий итог. Что значит работать? В каком смысле работать? Они на эти вопросы должны ответить. Пока нам важно, что они очень много выпили, и вот они говорят эти важные слова, когда опьянели. Значит, пьянство не дает им разрядки вообще. Наоборот.
Это как у шамана, который чего-нибудь нанюхается или наестся, и впадает в особое состояние еще большей чувствительности. Когда просто можно лопнуть, все становится настолько обостренным, и так много в себя можно вместить. Еще и память работает. Помните, один из матросов мучительно просит другого - «не надо вспоминать».
Что значит «надо работать»?
Давайте вспомним, как в ресторане, где звучит музыка, у одного из главных героев появляется воспоминание о клубе, в котором нет крыши, в котором холодно и убого, где с ничего не выражающим лицом танцует чечеточник. Для ответа на наш вопрос - это очень важный образ.
И еще важный образ - это слепой пианист. Все они - избранные, через них проходит смысл какой-то божественный или квазибожественный, но вот тот последний, решающий. И они отдаются всей этой волне. Это как в каком-нибудь романе Стругацких, когда отмеченные люди друг друга видят. Или как в гениальном фильме «Небо над Берлином», когда ангелы в человеческом облике узнают друг друга. Вот именно о таком узнавании идет речь в этом рассказе. Вот что значит работать!
И чечеточника главный герой вспомнил по аналогии со слепым пианистом. Тогда он вот так же осознал призвание этого чечеточника, как «надо работать». Это как миссия, святое подвижничество. Брючки эти, белая рубашка чечеточника - здесь это сакральное белое, потому что это и есть его работа, которую он делает в любых условиях. Холодно или тепло, достроен клуб или нет - он танцует чечетку. Это его работа, его святое дело.
Добавим про ялтинских музыкантов, они еще и итальянцы. Они тоже инопланетяне, заброшенные сюда, как и чечеточник заброшен в северный клуб, как и сами моряки заброшены на этот курорт. Они и чувствуют себя заброшенными и одинокими.
Это компенсация (несчастье и одиночество) за ту глубину, которая им дана, за то осознание, что перед ними все время тихо раскрываются эти смыслы и потом новые. И они пьют. И как только они выпивают — открывается портал. «Не надо вспоминать», - повторяет главный герой. Он переживает эти воспоминания как эпифанию, как «moments of vision». Они вообще пребывают в этом, у них постоянная эпифания.
Что такое эпифания?
Термин вел Джойс. Это религиозный термин. Джойс воспитывался в иезуитском колледже, эпифания — это момент религиозного откровения, когда ты Бога чувствуешь всеми фибрами души, ты осознаешь Бога, ты вступаешь к ним в контакт. Это эпифания, некий прорыв. Джойс использует слово эпифания в пострелигиозном смысле — это некое осознание, понимание, прорыв какой-то. Теперь ответим на следующий вопрос о названии рассказа.
Почему рассказ называется «Проклятый север»?
Проклятый север потому, что наши герои должны быть там, как чечеточник должен танцевать чечетку, они прикованы к этой скале как Прометей. Прометей дал людям огонь, за это его приковали к скале. Это вещи связанные, это не просто наказание за дерзновение, если такая полнота деяния, то за это ты должен пострадать. И они тоже, они обречены быть там, потому что там источник их света и энергии. Но и, соответственно, там они чувствуют не то, что здесь. Здесь они в этой праздности, они пытаются забыться с помощью газет или спят или плюют в потолок, и ничего не происходит. Потому что если ты от смыслов пытаешься укрыться, то остается вот эта томительная пустота. И тогда они начинают что-то делать, куда-то идти.
Как я отношусь к таким героям.
Когда я вижу подобных людей, таких героев, словно из другого теста сделанных, чем я, например, я смотрю на них не с завистью, а с благоговением. Вот мое отношение к ним. Если таких в жизни встретишь, то, конечно, их рассмотреть непросто. И в этом-то их секрет, конечно. Они должны быть очень-очень просты. Они должны быть очень незаметны, на самом деле. Не бросаться в глаза.
Еще про работу.
Про работу еще — это священнодействие. Как Моцарт говорит Сальери, что «мы жрецы прекрасного». Также и они, они избранные: «Но чуть божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел». Есть ли Бог на свете, или его нет, но есть избранность некая. Если не богоизбранность, если не имеет это какого-то мистического, онтологического основания там, в небесах, то все равно это имеет какое-то отношение к тайне жизни. Все равно, как бы ты ни объяснял жизнь, какая бы ни была у тебя метафизическая опора, что ты будешь делать с этой тайной? Как ее обойти?
Мы же сейчас сидим с вами, разговариваем, это же можно ощутить, как некую тайну, вот как это вообще происходит? Это не просто нечто прекрасное, а это нечто необъяснимое. А главное чудо, о котором я все время говорю, это моя философия тоже — чудо смыслополагания. Мы организмы, порождающие смыслы. Имеется у этого смысла онтологическое основание или нет? Я говорю про другое, что имагинативный абсолют, воображаемый абсолют, то, что мы производим, вот что. Кем мы инспирированы? Как это произошло, что мы производим смыслы? Я не знаю. Но само это чудо величайшее!
Но люди, конечно, производят смысл совершенно в разной степени, по-разному. Это трагично, что некоторые люди не могут смыслопроизводить. Но тоже можно их и жалеть, и любоваться ими и завидовать им тоже в этом простом бытии. Но вот эти матросики, они производят смыслы в высшей степени. Их работа — это пребывание в смысле, а не просто рыбу грузить.
В чем загадка этого рассказа? Работать — это не о пятилетке, понимаете? Это не о перевыполнении плана по сдаче рыбы, их работа в другом, их работа в пребывании. Пребывание в мире и на этом корабле тоже, потому что они в мире не смогут без корабля. И познают они там не законы эффективности труда, а познают они там тайну бытия. Вот это тайна производства смыслов. И с этими смыслами они живут, это тяжело. Тем более, что столько грусти в мире, конечно, они должны ее всю принять на себя, всех мертвых оплакать, «не вспоминай, не надо». И женщина, которая пела, ведь ее нет больше с ними, с этим вторым. И Чехов. Сколько боли, боли с этим Чеховым связано. Эта боль «зачем вы пришли сюда»? Это такая боль? Тебе-то вроде бы что, читай и наслаждайся. А они не могут отстраниться. Это их боль. И вот его личное, что Книппер-Чехова писателя избегала, и она к нему относилась так, хотя он мужем был ее, для них это боль. Везде сочувствие и боль.
И тут ты понимаешь одну вещь, как у Достоевского пронзительную, очень любимую мной мысль о том, что когда люди поймут, что Бога нет, они так любовно прижмутся друг к другу с таким сочувствием, так станут плакать друг у друга на груди о том, что они осиротели. И вот это здесь есть, вот это вот сиротство человеческое. Мироздание, то как они переживают его, и не свое даже сколько чужое, и каждого как они принимают в сердце свое, это просто поразительно.