Поздний Платонов интересен тем, что с годами заветная тема его творчества становится более тонкой. При том, что магистральный сюжет Платонова остается тем же, что и в раннем, и в среднем, и в позднем творчестве. Чтобы этот сюжет восстановить, давайте пойдем по процедуре аналитической. Сначала одно, соберем, потом другое, потом третье.
Одно – это состояние мира Платонова.
Что за состояние мира в этом рассказе? Я думаю, что самое главное, наверное, это понять, что происходит в его мире. В его мире все время происходит разруха, поэтому для Платонова так органично все время описывать события послевоенные. Одна война прошла, другая… ничего не оставив. Какая-то будка одна торчит, поезда не ходят, какая-то былинка жалкая в степи растет. Все неплодородное, пустынное, одинокое, бесприютное всегда у него. Это первый план.
Там нет преодоления разрухи, нет преодоления пустынности и необжитости. Вот никак он не дает позитивного выхода здесь. Это какие-то городишки, полустанки, какие-то деревни, никакого черноземья, раздолья, плодородности, ничего подобного. Вода не течет, земля не рожает. Здесь каждую былинку жалко, понимаете?
Стоит какая-нибудь худая коровушка костлявенькая и жует былинку сухую, пытаясь из нее какое-то питание получить. Вот вам Платонов.
Платонов замечателен тем, что у него автоматические процессы, как ходят люди, дышат, они у него не автоматизированы. Дышать трудно, ходить трудно. Все трудно у него. У него какая-то среда чуждая человеку.
И вы знаете, у меня к этому есть ключ, который опирается на взгляды Платонова, которые очень экстравагантны по нашим временам. Платонов он же космист, Федоровец. Где-то между Вернадским и Циолковским застрявший. Космист. То есть у него планетарное мышление, космическое. Он такой мистик эпохи науки.
Таким образом, ситуация его, это не просто ситуация гражданской войны, коллективизации, Второй мировой войны, разрухи послевоенной, преддверия социалистического строительства. Нет, это только первый план. Важнее второй. Это ситуация остывающей планеты. Планета остывает…
Ну хорошо, она остынет не завтра. И не послезавтра, но все равно остынет, правильно? Жизнь-то конечна. Не только жизнь индивида, жизнь всего живого. Жизнь вообще всякой энергии. Энергия уходит. У Платонова на планетарном уровне энергетическая недостача. Нехватка энергии для всего.
Но у Платонова есть и другой тип героев. В этом рассказе это сторож и его жена. Они монстры почему? Потому что у них энергия есть, а у нормальных героев Платонова энергии нет. Дышать трудно, есть трудно. Правда мира передается этими персонажами.
Но, разумеется, у Платонова такой герой, как этот сторож, это все равно что муха, которая жирует на трупе. Понимаете? Вот у него постоянный образ, допустим, в “Котловане”, всё умирает. А мухи - у них лафа! Потому что столько трупов, можно жужжать, питаться, жирно жить, понимаете? Вот муха - это носительница энергии. Когда все умирает, все подточено, всё тихо гибнет, кто-то оказывается бенефициаром в таком деле. Обычно мухи оказываются бенефициарами в мире Платонова. Мухам хорошо.
А скотине плохо, человеку плохо. Былинке, травинке плохо. И, конечно, первое, что бросается в глаза у Платонова – солидарность между человеком и какой-нибудь травиночкой. Всем трудно. Остывающая планета. Сам проект жизни человеческой и жизни вообще под вопросом. Но это не всё. Это посылка только.
А с другой стороны, есть какой-то космос. Давайте найдем это в тексте…
Участник: А можно вопрос? Вот вы говорите, что у него мало энергии. Но он же столько ходил, столько всего делал и нет энергии?
Михаил Игоревич: А вы думаете, что когда ты много ходишь и много всего делаешь, у тебя много энергии? Я когда много хожу и много делаю, потом никакой энергии нет. Поймите, что энергия у Платонова, она какая-то подрывная, через силу.
Но вернемся к космосу. Вот хороший фрагмент:
“Более молодые обычно смеялись и близко глядели в лица друг другу, воодушевленные и доверчивые, точно они были накануне вечного счастья”
Вечное счастье, а что это? Где оно?
Участник: В раю?
МИ: Нет, не в раю. Давайте еще одну цитату возьмем.
“Вечером муж и жена беседовали друг с другом. Люба говорила, что у них могут появиться дети и надо заранее об этом подумать. Никита обещал начать в мастерской делать сверхурочно детскую мебель: столик, стул и кроватку-качалку.”
Такая фраза, она строго номинативная. Прямое называние простых вещей. Ни одной блестки нет. Читаем дальше. И тут сразу “революция”...
“- Революция осталась навсегда, теперь рожать хорошо, - говорил Никита. - Дети несчастными уж никогда не будут!”
Понимаете, в чем тут дело? Дело в том, что наконец-то появляется возможность для универсального, планетарного прорыва. В ситуации, я бы сказал, двойного горюшка. Первое – это горюшко настоящего, нынешнего.
Как ни ткни в какой-то час, минуту, год, все горюшко будет. И оно разливается по всей земле, это горюшко. И оно скотину, травинку, птичку, человека, всех затрагивает. Вот. И нечем жить. Это одно горюшко.
Второе горюшко, это горюшко ушедшего. Вот они жили-жили, а зачем они жили? Как жили так и сошли, понимаете? И такое смирение, которое есть у героев, у отца, у сына, вот это смирение горестное, это, разумеется, веками накопленное смирение. Человек знает, что он, как эта травинка, как эта былинка просто немножко позеленеет и засохнет. И все.
И вдруг появляется далекий свет. Заря какая-то. Далеко-далеко, на горизонте. Впервые в истории человечества. Вот он - социализм Платонова. Впервые появляется возможность спастись человеку. Что значит спастись? Тут несколько вариантов.
Первое – это, наконец, как бы соединиться в некой любви взаимной и произвести энергию. Причем, в буквальном смысле. Это соединение социальное, общественное и некое усилие коллективное, общее дело.
И вообще энергия духа, воли и любви огромная на самом деле, она физически воздействует на то, что Вернадский называл ноосферой. Всем соединиться. Вот что такое коммунизм. Это соединение энергии человеческой.
И тут, очень важно, что Платонов, как человек Дон Кихотской веры, прошел свой трудный человеческий путь. Он был тем, кто с самых первых лет был подвижником революции.
Но потом что он видел? Он видел засилие бюрократии, террор на местах, коллективизацию он наблюдал непосредственно, изобразил это так страшно в своих произведениях. Просто человеческая жизнь ничего не стоит. Вот эта великая мечта оборачивается террором, безумием каким-то. И Платонов все это изображает.
И как же ему со своей мечтой все это переварить? Что ему делать?
А не мечтать, закрыть этот портал он не может. Для него это равносильно какому-то страшному человеческому поражению, писательскому. Он не может, он не может не верить в это. Он как родовые муки воспринимают все эти ужасы, понимаете,
От непривычки, от того, что не может все пойти гладко при таком сломе. Он показывает, как человек не готов к этому оказывается. Что делать? Куда ему идти? И тут он в позднем творчестве находит свой писательский выход. Он новый поворот своего мифа находит. И вот этот поворот мифа я считаю драгоценным. Мне больше всего нравится поздний Платон. Я большой поклонник его творчества, особенно позднего творчества, когда он создал свои самые пронзительные произведения.
Что он нашел? Залогом вот этого прорыва космического он сделал двоих, ну троих. Вся метафизика совершается теперь в камерном масштабе у него. Он весь свой космос спрятал в отношениях нескольких человек. Вот какой выход он нашёл.
Он говорит, мол вы ничего не увидите, не увидите этой работы, великой человеческой работы, вы не увидите её издали, издали видно только пустыню. Но если вы приблизитесь, вы увидите, что происходит между двумя людьми, как они ищут друг друга и трутся друг о друга.
С каким трудом, со сбоями они вступают в мистический контакт. Но мистика – это же что? Это контакт с тем потусторонним, с трансцендентным. А у Платонова мистический контакт сердца с сердцем. У него мистика двоих, она посюсторонняя мистика.
Почему я называю это мистикой, потому что в этом есть какая-то великая тайна человеческого сердца. Он как инженер, как естественник, образованный и действительно очень квалифицированный, у него рождается такая особая поэтика, которую я назвал бы физикой сердца. Физикой. То есть мы прямо чувствуем физические процессы, которые возникают на духовно-эмоциональном уровне.
У вас был вопрос, почему он ее полюбил? Вы видите, их любовь очень похожа на любовь двоих на необитаемом острове. Их только двое во всем мире, понимаете? Как не полюбить-то? А что еще остается? Понимаете? Если у него не будет её - не будет никого. Если у нее не будет его - не будет никого. Это и буквально там безлюдный мир. малонаселенный.
Но и другое. У них ведь отсутствуют все инструменты привлечения. У них нет элементов эротической игры. Они настолько потерянные в мире, а как еще? Они, конечно, травмированные миром, у них не остается другого варианта. Так вот, встреча этих двоих травмированных людей.
Дальше коллизия этого рассказа, она вообще уникальна в мировой литературе. Много ли вы найдете именно таких произведений, где коллизией является проблема эрекции? На этом строится весь рассказ. Только на этом. Это и есть сюжетный стержень.
То есть это может быть каким-то побочным элементом, как у Лоуренса, например, в «Любовнике Леди Чаттерли».
Я вообще считаю, что Платонов один из самых выдающихся эротических писателей. У него всегда эта тема маячит, она как-то присутствует. И всегда экзистенциально. Ну хотя бы то, что они должны родить детей. А дети это... Это космический капитал Платонова. То есть дети – это залог будущего счастья и прорыва. У него ребенок сакральную функцию выполняет. Потому что у героев Платонова - счастье не для них, но дети должны совершать этот прорыв, прыжок, трансценденцию другой мир.
Давайте еще одну цитату прочитаем:
“Поздно ночью она напоила его кипяченой, теплой водой и, сняв верхнее Платье, легла к больному под одеяло, потому что Никита дрожал от лихорадки и надо было согреть его. Люба обняла Никиту и прижала к себе, а он свернулся от стужи в комок и прильнул лицом к ее груди, чтобы теснее ощущать чужую, высшую, лучшую жизнь и позабыть свое мученье, свое продрогшее пустое тело.”
Секрет Платонова, что он изображает физические процессы как духовные, а духовные как физические. У него диффузия происходит физического и духовного. Понимаете, да? Скажем, что значит пустое тело. Это значит незаполненное духовной энергией. Каким-то духовным движущим материалом, топливом. И он чувствует не просто в ней тепло, она согревает его, он чувствует лучшую жизнь. Ресурс. Да, духовный ресурс. И вот этот обмен духовным ресурсом у него происходит в эросе.
Невозможно отделить одно от другого. Это в диффузии, в переходе. Вот его секрет, понимаете? И они встречаются... Никита себя чувствовал рядом с ней, объединенным не только духовно, но и физически. Это самое магическое соединение людей, та самая формула любви, как магического акта.
Это образование некой энергетической единицы, вот эта энергия сердец, это некий очаг, это такая станция на пути к великому прорыву будущего. У него это будущее в поздней прозе происходит между двумя. Это делом одиночек у него становится, они как бы тайную миссию выполняют.
Герои Платонова они большое, вселенское дело делают. Все на своих местах незаметно делают большое вселенское дело, которое невозможно без настройки сердца. Его герой часто в полуобморочном состоянии находится,
Что у него есть, у этого героя? Как у всех его протагонистов, у них ничего нету, они пустые. У них нет идей, нет знания, что им делать. У них недоумение сплошное. Они не слишком производительны. Никита он еще ничего, он один из самых мастеровитых. Медленный, упорный, и у него есть какой-то дар сомнобулического автоматизма.
Он делает, делает, потихоньку, но делает все время. И у него два режима. Один режим это, чтобы боли не было, у него автоматический трудовой процесс, очень такой тихий, но не прекращающийся, потому что иначе у него заболит.
А другое, это такая психосоматика, соматика любви: стульчик покрасил потихонечку, сарайчик сделал. У него язык любви - это только что-то сделать, покормить, покрасить. И шикарно, что Платонов так проник в саму фактуру этого незаметного человека, простого незаметного человека. Чувствуешь, что он проник в тайну этого статиста. Потому что такого героя вообще, наверное, в литературе еще и не было.
Он появился, вернее, в 20 веке у Кафки и у других… Это человек без свойств, как бы. Это незаметный, прозрачный, автоматический человек.
Но они все страшные в этой европейской литературе. Они все отчужденные. А тут такая теплота, оказывается, что у него есть секрет у этого человека. Пустого, как говорится, да? Почти заведенного, почти автоматического. Но у него есть какая-то напряженность, потому что идет тихая, тайная работа сердца. И в сердце только одно есть, но драгоценное свойство, это его настроенность на другое сердце.
Магнит там какой-то у него запрятан. Он носитель этого волшебного магнита сердца, который может намагнитить другое.
И мы видим, как великая космическая работа совершается на фоне сломанного механизма жизни.
У Платонова эта встреча, она большим фокусом дана, но она не уникальна. Нельзя сказать, что герой такой один. Да, таких людей не очень много. Но главное не то, что их мало, а что они незаметны. Это незаметная работа. Что еще где-то в другом доме встретились еще двое, и еще где-то двое, и потом детки пойдут. И так потихоньку, потихоньку, потому что теперь есть для чего.
Еще скажем про речь, про слова главных героев. Там герои говорят слова, но они искривленные.
А какая у него искривленность? У Платонова есть искривленность языка – это обнаженная метафизика просто. У него вот эта существенность, экзистенциальное начало, мясо экзистенции, то есть то, что он сам назвал «вещество существования».
Они не говорят: “Но если я не буду любить, я умру!”
Они не могут так сказать. Но они говорят самое существенное. Какие-то особые фразы, полуслова, за которыми стоит вот эта существенность.
И между этой маленькой историей двух сердец и врастанием великого будущего есть диалектическая связь позднего Платона. Вот так бы я сказал.
Расшифровка речи Свердлова Михаила Игоревича на встрече Литклуба в Youcanlive.
Одно – это состояние мира Платонова.
Что за состояние мира в этом рассказе? Я думаю, что самое главное, наверное, это понять, что происходит в его мире. В его мире все время происходит разруха, поэтому для Платонова так органично все время описывать события послевоенные. Одна война прошла, другая… ничего не оставив. Какая-то будка одна торчит, поезда не ходят, какая-то былинка жалкая в степи растет. Все неплодородное, пустынное, одинокое, бесприютное всегда у него. Это первый план.
Там нет преодоления разрухи, нет преодоления пустынности и необжитости. Вот никак он не дает позитивного выхода здесь. Это какие-то городишки, полустанки, какие-то деревни, никакого черноземья, раздолья, плодородности, ничего подобного. Вода не течет, земля не рожает. Здесь каждую былинку жалко, понимаете?
Стоит какая-нибудь худая коровушка костлявенькая и жует былинку сухую, пытаясь из нее какое-то питание получить. Вот вам Платонов.
Платонов замечателен тем, что у него автоматические процессы, как ходят люди, дышат, они у него не автоматизированы. Дышать трудно, ходить трудно. Все трудно у него. У него какая-то среда чуждая человеку.
И вы знаете, у меня к этому есть ключ, который опирается на взгляды Платонова, которые очень экстравагантны по нашим временам. Платонов он же космист, Федоровец. Где-то между Вернадским и Циолковским застрявший. Космист. То есть у него планетарное мышление, космическое. Он такой мистик эпохи науки.
Таким образом, ситуация его, это не просто ситуация гражданской войны, коллективизации, Второй мировой войны, разрухи послевоенной, преддверия социалистического строительства. Нет, это только первый план. Важнее второй. Это ситуация остывающей планеты. Планета остывает…
Ну хорошо, она остынет не завтра. И не послезавтра, но все равно остынет, правильно? Жизнь-то конечна. Не только жизнь индивида, жизнь всего живого. Жизнь вообще всякой энергии. Энергия уходит. У Платонова на планетарном уровне энергетическая недостача. Нехватка энергии для всего.
Но у Платонова есть и другой тип героев. В этом рассказе это сторож и его жена. Они монстры почему? Потому что у них энергия есть, а у нормальных героев Платонова энергии нет. Дышать трудно, есть трудно. Правда мира передается этими персонажами.
Но, разумеется, у Платонова такой герой, как этот сторож, это все равно что муха, которая жирует на трупе. Понимаете? Вот у него постоянный образ, допустим, в “Котловане”, всё умирает. А мухи - у них лафа! Потому что столько трупов, можно жужжать, питаться, жирно жить, понимаете? Вот муха - это носительница энергии. Когда все умирает, все подточено, всё тихо гибнет, кто-то оказывается бенефициаром в таком деле. Обычно мухи оказываются бенефициарами в мире Платонова. Мухам хорошо.
А скотине плохо, человеку плохо. Былинке, травинке плохо. И, конечно, первое, что бросается в глаза у Платонова – солидарность между человеком и какой-нибудь травиночкой. Всем трудно. Остывающая планета. Сам проект жизни человеческой и жизни вообще под вопросом. Но это не всё. Это посылка только.
А с другой стороны, есть какой-то космос. Давайте найдем это в тексте…
Участник: А можно вопрос? Вот вы говорите, что у него мало энергии. Но он же столько ходил, столько всего делал и нет энергии?
Михаил Игоревич: А вы думаете, что когда ты много ходишь и много всего делаешь, у тебя много энергии? Я когда много хожу и много делаю, потом никакой энергии нет. Поймите, что энергия у Платонова, она какая-то подрывная, через силу.
Но вернемся к космосу. Вот хороший фрагмент:
“Более молодые обычно смеялись и близко глядели в лица друг другу, воодушевленные и доверчивые, точно они были накануне вечного счастья”
Вечное счастье, а что это? Где оно?
Участник: В раю?
МИ: Нет, не в раю. Давайте еще одну цитату возьмем.
“Вечером муж и жена беседовали друг с другом. Люба говорила, что у них могут появиться дети и надо заранее об этом подумать. Никита обещал начать в мастерской делать сверхурочно детскую мебель: столик, стул и кроватку-качалку.”
Такая фраза, она строго номинативная. Прямое называние простых вещей. Ни одной блестки нет. Читаем дальше. И тут сразу “революция”...
“- Революция осталась навсегда, теперь рожать хорошо, - говорил Никита. - Дети несчастными уж никогда не будут!”
Понимаете, в чем тут дело? Дело в том, что наконец-то появляется возможность для универсального, планетарного прорыва. В ситуации, я бы сказал, двойного горюшка. Первое – это горюшко настоящего, нынешнего.
Как ни ткни в какой-то час, минуту, год, все горюшко будет. И оно разливается по всей земле, это горюшко. И оно скотину, травинку, птичку, человека, всех затрагивает. Вот. И нечем жить. Это одно горюшко.
Второе горюшко, это горюшко ушедшего. Вот они жили-жили, а зачем они жили? Как жили так и сошли, понимаете? И такое смирение, которое есть у героев, у отца, у сына, вот это смирение горестное, это, разумеется, веками накопленное смирение. Человек знает, что он, как эта травинка, как эта былинка просто немножко позеленеет и засохнет. И все.
И вдруг появляется далекий свет. Заря какая-то. Далеко-далеко, на горизонте. Впервые в истории человечества. Вот он - социализм Платонова. Впервые появляется возможность спастись человеку. Что значит спастись? Тут несколько вариантов.
Первое – это, наконец, как бы соединиться в некой любви взаимной и произвести энергию. Причем, в буквальном смысле. Это соединение социальное, общественное и некое усилие коллективное, общее дело.
И вообще энергия духа, воли и любви огромная на самом деле, она физически воздействует на то, что Вернадский называл ноосферой. Всем соединиться. Вот что такое коммунизм. Это соединение энергии человеческой.
И тут, очень важно, что Платонов, как человек Дон Кихотской веры, прошел свой трудный человеческий путь. Он был тем, кто с самых первых лет был подвижником революции.
Но потом что он видел? Он видел засилие бюрократии, террор на местах, коллективизацию он наблюдал непосредственно, изобразил это так страшно в своих произведениях. Просто человеческая жизнь ничего не стоит. Вот эта великая мечта оборачивается террором, безумием каким-то. И Платонов все это изображает.
И как же ему со своей мечтой все это переварить? Что ему делать?
А не мечтать, закрыть этот портал он не может. Для него это равносильно какому-то страшному человеческому поражению, писательскому. Он не может, он не может не верить в это. Он как родовые муки воспринимают все эти ужасы, понимаете,
От непривычки, от того, что не может все пойти гладко при таком сломе. Он показывает, как человек не готов к этому оказывается. Что делать? Куда ему идти? И тут он в позднем творчестве находит свой писательский выход. Он новый поворот своего мифа находит. И вот этот поворот мифа я считаю драгоценным. Мне больше всего нравится поздний Платон. Я большой поклонник его творчества, особенно позднего творчества, когда он создал свои самые пронзительные произведения.
Что он нашел? Залогом вот этого прорыва космического он сделал двоих, ну троих. Вся метафизика совершается теперь в камерном масштабе у него. Он весь свой космос спрятал в отношениях нескольких человек. Вот какой выход он нашёл.
Он говорит, мол вы ничего не увидите, не увидите этой работы, великой человеческой работы, вы не увидите её издали, издали видно только пустыню. Но если вы приблизитесь, вы увидите, что происходит между двумя людьми, как они ищут друг друга и трутся друг о друга.
С каким трудом, со сбоями они вступают в мистический контакт. Но мистика – это же что? Это контакт с тем потусторонним, с трансцендентным. А у Платонова мистический контакт сердца с сердцем. У него мистика двоих, она посюсторонняя мистика.
Почему я называю это мистикой, потому что в этом есть какая-то великая тайна человеческого сердца. Он как инженер, как естественник, образованный и действительно очень квалифицированный, у него рождается такая особая поэтика, которую я назвал бы физикой сердца. Физикой. То есть мы прямо чувствуем физические процессы, которые возникают на духовно-эмоциональном уровне.
У вас был вопрос, почему он ее полюбил? Вы видите, их любовь очень похожа на любовь двоих на необитаемом острове. Их только двое во всем мире, понимаете? Как не полюбить-то? А что еще остается? Понимаете? Если у него не будет её - не будет никого. Если у нее не будет его - не будет никого. Это и буквально там безлюдный мир. малонаселенный.
Но и другое. У них ведь отсутствуют все инструменты привлечения. У них нет элементов эротической игры. Они настолько потерянные в мире, а как еще? Они, конечно, травмированные миром, у них не остается другого варианта. Так вот, встреча этих двоих травмированных людей.
Дальше коллизия этого рассказа, она вообще уникальна в мировой литературе. Много ли вы найдете именно таких произведений, где коллизией является проблема эрекции? На этом строится весь рассказ. Только на этом. Это и есть сюжетный стержень.
То есть это может быть каким-то побочным элементом, как у Лоуренса, например, в «Любовнике Леди Чаттерли».
Я вообще считаю, что Платонов один из самых выдающихся эротических писателей. У него всегда эта тема маячит, она как-то присутствует. И всегда экзистенциально. Ну хотя бы то, что они должны родить детей. А дети это... Это космический капитал Платонова. То есть дети – это залог будущего счастья и прорыва. У него ребенок сакральную функцию выполняет. Потому что у героев Платонова - счастье не для них, но дети должны совершать этот прорыв, прыжок, трансценденцию другой мир.
Давайте еще одну цитату прочитаем:
“Поздно ночью она напоила его кипяченой, теплой водой и, сняв верхнее Платье, легла к больному под одеяло, потому что Никита дрожал от лихорадки и надо было согреть его. Люба обняла Никиту и прижала к себе, а он свернулся от стужи в комок и прильнул лицом к ее груди, чтобы теснее ощущать чужую, высшую, лучшую жизнь и позабыть свое мученье, свое продрогшее пустое тело.”
Секрет Платонова, что он изображает физические процессы как духовные, а духовные как физические. У него диффузия происходит физического и духовного. Понимаете, да? Скажем, что значит пустое тело. Это значит незаполненное духовной энергией. Каким-то духовным движущим материалом, топливом. И он чувствует не просто в ней тепло, она согревает его, он чувствует лучшую жизнь. Ресурс. Да, духовный ресурс. И вот этот обмен духовным ресурсом у него происходит в эросе.
Невозможно отделить одно от другого. Это в диффузии, в переходе. Вот его секрет, понимаете? И они встречаются... Никита себя чувствовал рядом с ней, объединенным не только духовно, но и физически. Это самое магическое соединение людей, та самая формула любви, как магического акта.
Это образование некой энергетической единицы, вот эта энергия сердец, это некий очаг, это такая станция на пути к великому прорыву будущего. У него это будущее в поздней прозе происходит между двумя. Это делом одиночек у него становится, они как бы тайную миссию выполняют.
Герои Платонова они большое, вселенское дело делают. Все на своих местах незаметно делают большое вселенское дело, которое невозможно без настройки сердца. Его герой часто в полуобморочном состоянии находится,
Что у него есть, у этого героя? Как у всех его протагонистов, у них ничего нету, они пустые. У них нет идей, нет знания, что им делать. У них недоумение сплошное. Они не слишком производительны. Никита он еще ничего, он один из самых мастеровитых. Медленный, упорный, и у него есть какой-то дар сомнобулического автоматизма.
Он делает, делает, потихоньку, но делает все время. И у него два режима. Один режим это, чтобы боли не было, у него автоматический трудовой процесс, очень такой тихий, но не прекращающийся, потому что иначе у него заболит.
А другое, это такая психосоматика, соматика любви: стульчик покрасил потихонечку, сарайчик сделал. У него язык любви - это только что-то сделать, покормить, покрасить. И шикарно, что Платонов так проник в саму фактуру этого незаметного человека, простого незаметного человека. Чувствуешь, что он проник в тайну этого статиста. Потому что такого героя вообще, наверное, в литературе еще и не было.
Он появился, вернее, в 20 веке у Кафки и у других… Это человек без свойств, как бы. Это незаметный, прозрачный, автоматический человек.
Но они все страшные в этой европейской литературе. Они все отчужденные. А тут такая теплота, оказывается, что у него есть секрет у этого человека. Пустого, как говорится, да? Почти заведенного, почти автоматического. Но у него есть какая-то напряженность, потому что идет тихая, тайная работа сердца. И в сердце только одно есть, но драгоценное свойство, это его настроенность на другое сердце.
Магнит там какой-то у него запрятан. Он носитель этого волшебного магнита сердца, который может намагнитить другое.
И мы видим, как великая космическая работа совершается на фоне сломанного механизма жизни.
У Платонова эта встреча, она большим фокусом дана, но она не уникальна. Нельзя сказать, что герой такой один. Да, таких людей не очень много. Но главное не то, что их мало, а что они незаметны. Это незаметная работа. Что еще где-то в другом доме встретились еще двое, и еще где-то двое, и потом детки пойдут. И так потихоньку, потихоньку, потому что теперь есть для чего.
Еще скажем про речь, про слова главных героев. Там герои говорят слова, но они искривленные.
А какая у него искривленность? У Платонова есть искривленность языка – это обнаженная метафизика просто. У него вот эта существенность, экзистенциальное начало, мясо экзистенции, то есть то, что он сам назвал «вещество существования».
Они не говорят: “Но если я не буду любить, я умру!”
Они не могут так сказать. Но они говорят самое существенное. Какие-то особые фразы, полуслова, за которыми стоит вот эта существенность.
И между этой маленькой историей двух сердец и врастанием великого будущего есть диалектическая связь позднего Платона. Вот так бы я сказал.
Расшифровка речи Свердлова Михаила Игоревича на встрече Литклуба в Youcanlive.